«Лучше быть коричневым, чем голубым» (с)

Полина Колозариди написала когда-то прекрасный текст, одна из мыслей которого заключалась в том, что геи не воспринимаются в нашем обществе как меньшинство угнетаемое, а воспринимаются как меньшинство господствующее. Аналогична ситуация с евреями – потому эта пара – евреи и геи, жиды и пидорасы – столь органично смотрится и красиво звучит.
Из этого, естественно, следует полная неэффективность эмансипационной риторики, поскольку рассчитана она, в соответствии с обстоятельствами своего зарождения, на ситуацию очевидности угнетения какого-нибудь меньшинства – другое дело, что это угнетение признается естественным и устранению не подлежащим. Слово «неравноправие» здесь даже не подходит, поскольку «нормальный русский человек» свое неравноправие с жидами и пидорасами евреями и геями вполне признают – только они живут лучше, чем он, и имеют больше прав и свобод, а не наоборот.
В этой ситуации требование прав воспринимается как попытка протащить задним числом признание требующих угнетаемым меньшинством, которым они де-факто не являются – т.е. как хитроумный обман, ставящий своей целью закрепить уже имеющееся господство геев. Причем такое признание должно осуществляться не по факту дискриминации, а по факту принадлежности к определенной группе. Это такая дискриминация наоборот, зеркальная дискриминация, которая, естественно, дискриминацией от этого быть не перестает – впервые эту схему применили опять же евреи, превратив Холокост из памяти о страдании, причиненном по национальному принципу, которая должна была стать гарантом недопустимости такого страдания, в привилегию страдающей нации, автоматически дискриминирующую все остальные нации. Это ясно видно в известной истории, когда какой-то там еврейский фонд стал выплачивать компенсации евреям – жертвам блокады Ленинграда как пострадавшим от Холокоста – как будто представители других национальностей, оказавшиеся в тот момент в Ленинграде, не испытали на себе все ужасы блокады, как будто блокада затевалась ради одних только ленинградских евреев.( Read more... )

«Лучше быть коричневым, чем голубым» (с)

Полина Колозариди написала когда-то прекрасный текст, одна из мыслей которого заключалась в том, что геи не воспринимаются в нашем обществе как меньшинство угнетаемое, а воспринимаются как меньшинство господствующее. Аналогична ситуация с евреями – потому эта пара – евреи и геи, жиды и пидорасы – столь органично смотрится и красиво звучит.
Из этого, естественно, следует полная неэффективность эмансипационной риторики, поскольку рассчитана она, в соответствии с обстоятельствами своего зарождения, на ситуацию очевидности угнетения какого-нибудь меньшинства – другое дело, что это угнетение признается естественным и устранению не подлежащим. Слово «неравноправие» здесь даже не подходит, поскольку «нормальный русский человек» свое неравноправие с жидами и пидорасами евреями и геями вполне признают – только они живут лучше, чем он, и имеют больше прав и свобод, а не наоборот.
В этой ситуации требование прав воспринимается как попытка протащить задним числом признание требующих угнетаемым меньшинством, которым они де-факто не являются – т.е. как хитроумный обман, ставящий своей целью закрепить уже имеющееся господство геев. Причем такое признание должно осуществляться не по факту дискриминации, а по факту принадлежности к определенной группе. Это такая дискриминация наоборот, зеркальная дискриминация, которая, естественно, дискриминацией от этого быть не перестает – впервые эту схему применили опять же евреи, превратив Холокост из памяти о страдании, причиненном по национальному принципу, которая должна была стать гарантом недопустимости такого страдания, в привилегию страдающей нации, автоматически дискриминирующую все остальные нации. Это ясно видно в известной истории, когда какой-то там еврейский фонд стал выплачивать компенсации евреям – жертвам блокады Ленинграда как пострадавшим от Холокоста – как будто представители других национальностей, оказавшиеся в тот момент в Ленинграде, не испытали на себе все ужасы блокады, как будто блокада затевалась ради одних только ленинградских евреев.( Read more... )

Страх

В метро напротив меня сидела девушка. Она тщательно расчесывала свои волосы расческой, затем сплетала их в косу, потом расплетала, снова расчесывала, проводила левой рукой по расческе, терла руки друг о друга, словно мыла их от локтя до ладони, засовывала правую руку в карман джинсов, доставала ее - пустую - и начинала новый цикл. Пока мы ехали, она раз 6-7 выполнила всю последовательность действий - с абсолютно бесстрастным лицом и в несколько ленивой, плавной манере. В какой-то момент я осознал, что все ее движения в разных циклах абсолютно идентичны - вплоть до малейшего шевеления, вплоть до того, что человек так не может. И тогда мне стало почему-то очень, очень страшно.

Когда приехал уже домой, я вспомнил пару эпизодов из романа Дяченок "Цифровой":
"– Ты вот что, ты пока подумай, как это технически можно сделать, – пробормотал Толик, искоса глядя на Арсена. – Фокус в том, что ты не можешь влиять на железо. Не можешь порвать кабели по всему миру, переплавить жесткие диски или сшибить спутники…
– Не могу, – сухо подтвердил Арсен. – Что дальше?
– Влиять на пользователей, – сказала Аня.
– Как?
– Ты вирус, тебе виднее, – пробормотал Толик. – Например, можно завешивать программы, пускать на один круг по многу раз… Зациклить человека, чтобы он целый день делал одно и то же, одно и то же. Зубы, например, чистил…
Арсен мигнул. Ему представился отец, как он стоит над раковиной, залитой кровью, и тупо трет пластмассовой щеткой – без щетины уже, без половины корпуса – по мясу, оставшемуся от десен на месте выпавших зубов…
– Это я тебе устрою, – сказал он, глядя в зрачки Толику. – Персонально тебе."
"Но только я, я один решился сделать то, что я сделаю. Я обернусь таким вирусом, которого не помнило человечество и никогда больше не вспомнит, потому что Сеть после моей атаки умрет.
Завесить. Зациклить сознание. Всем, кто сейчас у экранов. Ни один из тех, кто выживет, не посмеет больше взглянуть на монитор. Это станет кошмаром, мониторами будут пугать детей в будущих поколениях: экран, который лишает разума. Который убивает. Забудьте: нет компьютеров, нет телевизора, даже радио, наверное, нет…
Он съежился, сделавшись совсем маленьким, и тучей завис перед огромной панелью светящихся окон. Вы должны запомнить урок, вы должны запомнить зрительный образ… Вот вам – орхидея. Пусть цветок одновременно появится на всех мониторах и продержится несколько секунд, а потом…
Пауза. Провисание. Перешептывание в зале. Сейчас все начнется.
Сейчас.
Он выращивал в себе решимость. Он уже почти вырастил ее. Он цифровой, а значит, свободный от сантиментов. Он цифровой, принимающий решения, берущий на себя ответственность: лучше быть убийцей, чем трусом. Еще чуть-чуть…"

Но это так, асссоциации. А вот почему мне так страшно стало, я так до конца и не понял. Сижу до сих пор, думаю.

Страх

В метро напротив меня сидела девушка. Она тщательно расчесывала свои волосы расческой, затем сплетала их в косу, потом расплетала, снова расчесывала, проводила левой рукой по расческе, терла руки друг о друга, словно мыла их от локтя до ладони, засовывала правую руку в карман джинсов, доставала ее - пустую - и начинала новый цикл. Пока мы ехали, она раз 6-7 выполнила всю последовательность действий - с абсолютно бесстрастным лицом и в несколько ленивой, плавной манере. В какой-то момент я осознал, что все ее движения в разных циклах абсолютно идентичны - вплоть до малейшего шевеления, вплоть до того, что человек так не может. И тогда мне стало почему-то очень, очень страшно.

Когда приехал уже домой, я вспомнил пару эпизодов из романа Дяченок "Цифровой":
"– Ты вот что, ты пока подумай, как это технически можно сделать, – пробормотал Толик, искоса глядя на Арсена. – Фокус в том, что ты не можешь влиять на железо. Не можешь порвать кабели по всему миру, переплавить жесткие диски или сшибить спутники…
– Не могу, – сухо подтвердил Арсен. – Что дальше?
– Влиять на пользователей, – сказала Аня.
– Как?
– Ты вирус, тебе виднее, – пробормотал Толик. – Например, можно завешивать программы, пускать на один круг по многу раз… Зациклить человека, чтобы он целый день делал одно и то же, одно и то же. Зубы, например, чистил…
Арсен мигнул. Ему представился отец, как он стоит над раковиной, залитой кровью, и тупо трет пластмассовой щеткой – без щетины уже, без половины корпуса – по мясу, оставшемуся от десен на месте выпавших зубов…
– Это я тебе устрою, – сказал он, глядя в зрачки Толику. – Персонально тебе."
"Но только я, я один решился сделать то, что я сделаю. Я обернусь таким вирусом, которого не помнило человечество и никогда больше не вспомнит, потому что Сеть после моей атаки умрет.
Завесить. Зациклить сознание. Всем, кто сейчас у экранов. Ни один из тех, кто выживет, не посмеет больше взглянуть на монитор. Это станет кошмаром, мониторами будут пугать детей в будущих поколениях: экран, который лишает разума. Который убивает. Забудьте: нет компьютеров, нет телевизора, даже радио, наверное, нет…
Он съежился, сделавшись совсем маленьким, и тучей завис перед огромной панелью светящихся окон. Вы должны запомнить урок, вы должны запомнить зрительный образ… Вот вам – орхидея. Пусть цветок одновременно появится на всех мониторах и продержится несколько секунд, а потом…
Пауза. Провисание. Перешептывание в зале. Сейчас все начнется.
Сейчас.
Он выращивал в себе решимость. Он уже почти вырастил ее. Он цифровой, а значит, свободный от сантиментов. Он цифровой, принимающий решения, берущий на себя ответственность: лучше быть убийцей, чем трусом. Еще чуть-чуть…"

Но это так, асссоциации. А вот почему мне так страшно стало, я так до конца и не понял. Сижу до сих пор, думаю.

(no subject)

Да, а еще у меня новый кавайный юпик, ня!
=^_^=

(no subject)

Да, а еще у меня новый кавайный юпик, ня!
=^_^=