Неравномерность.

[dakarant]

Вчера невысокая степень опьянения проявилась в том, что я написал то, что обычно себе не позволяю – непродуманный наезд. Написан он был в максимально абстрактной и сложной форме – это моя самоцензура работала, но все равно писать такое – как на заборе слово из трех букв. Иногда очень хочется, но это бессмысленно и нехорошо. Надо обосновывать.
Я писал уже о том, почему я занялся постмодерном, но я не писал о том, что меня не устраивает в постмодерне, хотя это не столько постмодерн, сколько социалистически-коммунистические счастливые ребята. Сейчас я попробую наметить несколько психологических опорных точек – опорных как для дальнейших рассуждений, так и для, так сказать, практики.
Вот я читал Нанси в деревне. И меня, так же как в археологической экспедиции, когда я читал Бадью, поражала сильная (абсолютная?) несовместимость этого дискурса с данной мне в ощущениях объективной реальностью. В чем причина?
Вот Нанси критикует Хайдеггера. Дескать, введение das Man обозначает претензию на позицию вне «людей», на прорыв из повседневности и множественности – такой прорыв, который единым жестом очерчивает исключительность прорвавшегося (его Я) и безликую всеобщность всех остальных, оставшихся в своем неполноценном, искаженном сущем. Короче и проще говоря, Нанси задает Хайдеггеру быдловопрос – да кто ты такой, что позволяешь себе отнести нас всех (das Man) и нашу повседневность, наши радости и горести к чему-то нижестоящему? Ты кто такой, паря? Ведь от такой позиции всего лишь шаг до тоталитарной (фашистской) картины безликой массы индивидов и облеченного всей полнотой суверенности фюрера, определяющего смысл и истину этой массы.
И пусть Нанси показывает, что в основе такой хайдеггеровской конструкции лежит всего лишь неправильно абсолютизированное утверждение единичности, утверждение, которое ведет к признанию бытия в качестве единично множественного – т.е. пересечения уникальных единичностей, создающих сеть (а не субстанцию), коллектив непохожих. Такой коллектив непохожих, совместность единичностей и есть то, чего добиваются современные левые (умные левые, во всяком случае) – и этот коллектив предполагает уникальное достоинство (в кантовском смысле – т.е. достоинство как то, что выходит за пределы оценки и само полагает себе цену) каждой своей единичности, которые он не подавляет, но в пространстве взаимодействия которых как нечто неуловимое он существует.
Значит это вот что: надо жить так, чтобы каждый человек и каждый миг жизни был уникален и неповторим. Речь не идет о том, чтобы все было классно и жизнерадостно – но и депрессия, и бомж, и мизантроп должны существовать в таком режиме, который подчеркивал бы их уникальность и самоценность. Т.е. нельзя выстраивать иерархию «лучше-хуже». Надо, чтобы все было по-своему. Каждый момент жизни должен быть пережит как уникальный, жизнь должна быть насыщенной и полной, не должно быть провалов, когда ты просто влачишь существованье и ничего не делаешь. То же и с людьми.
Так вот, этому противостоит то, что я называю неравномерностью собственного бытия. Конечно, меня тянет подписаться и под фразой Стивена Кинга: «Девяносто пять процентов людей на земле - инертная масса. Один процент составляют святые
и еще один - непроходимые кретины. Остается три процента - те, кто могут чего-то добиться... и добиваются», особенно иногда. Но не это главное – ваще я к людям стараюсь хорошо относиться, с презумпцией интересности. А вот к собственной жизни так не могу.
Когда я был маленьким и глупым, та масса должного (предписаний, т.е. того, что я должен был делать) была так велика, что я как-то не решался ей сопротивляться (чему, возможно, была причин6ой, скажу осторожно, шизоидная акцентуация) – и это была роковая ошибка. Надо было сопротивляться. А так я решил, что пространство для собственной (свободной) активности освобождается только в том случае, если выполнить все то, что я должен сделать и использовать оставшееся свободное время. Тем самым в качестве своего Я я рассматривал только оставшееся свободное время (которого, естественно, было немного), а все остальное – только в качестве подготовки к этой свободе.
Это, может, была не единственная причина, но с тех пор я воспринимаю свою жизнь как исключительно неравномерную – есть спокойное ее течение, быт (я могу и тупо сидеть дома, и весело шляться с друзьями, потягивая пивко, или еще что-то – в общем, быт это не хиккиморское существование, это нечто более широкое) и есть отдельные моменты, которые кажутся придающими смысл и оттеняющими все остальное. Этим моментам я почти бессознательно придаю статус основополагающих, ключевых, важных, которыми оправдывается все остальное.
И я ищу уникальность – в собственных представлениях и в людях – но, впрочем, не ищу, а в первом случае – работаю над построением (а над этим надо работать, да), а во втором – практически ограничиваюсь раскапыванием глубин тех людей, что мне уже встретилось. Надо искать новых людей, но это происходит довольно хреново – и думаю, в основном не из-за психологических проблем, а тупо из-за лени. Что же касается собственных ощущений, то уникальное раскрывается в духе Витгенштейна – пройдя, перелопатив весь нудный путь чего-то не-уникального, ты остаешься перед лицом этого, постигаешь так, что не можешь это даже толком выразить – курить «Логико-философский трактат». И все вот это пройденное оказывается оправдано единственно тем, что остается за его пределами.
Это идеальная схема. Я бы хотел, чтобы это было так. Обычно я просто устанавливаю иерархию – вплоть до говорения себе: «Этот день прошел не зря, потому что…». Не то чтобы была особая бедность впечатлений – я сам устанавливаю эту «бедность», т.е. неважность и проходной характер того, что считаю таковым. Тут было бы интересно понять, какими критериями я руководствуюсь, но это отдельное и никому, кроме меня, нафиг не сдавшееся дело.
Отсюда мои постоянные попытки разрыва, разделения, представления двух пластов – повседневности и Иного. Отсюда интерес к фантастике и литературе ужасов (не той, которая с убойным натурализмом, а той, которая намекает на непостижимо-ужасное). Что это, в сущности такое?
Это вот что. Раньше был Бог, какой-то позитивный мир высших ценностей, чистоты, абсолютности, истинности и т.п. – короче то, смерть чего зафиксировал Ницше. После этой смерти осталось пустое место, которое активно проговаривают некоторые консервативные революционеры в качестве Негативного Абсолюта. Следующий шаг – т.с., постмодерн, т.е. признание смысла (бывшего Смысла) распределенным исключительно в этом мире – т.е. попытка построить такую картину мира, которая уничтожала бы само место Бога и Смысла, которая сводила бы все к имеющемуся миру, но без трагической ноты «Ах мы, сироты, увы нам, приходится довольствоваться тем, что есть, высшее умерло». Проблема этого места (которая требует его уничтожения) – это проблема раскрывается в сексуально-психоаналитическом и властно-марксистском ключе. Короче говоря, это место предполагает возможность легитимации абсолютной власти в качестве диалектики признания суверена (курить Гегеля) и опасных отклонений, основанных на вытеснении и подавлении «естественного».
Блин, ну никак у меня не получается сегодня писать просто! Слов не нахожу!
Короче, я остановился на этапе отсутствующего Абсолюта, зияния, оставшегося на месте Бога, трагичности того, что мы обречены на всего лишь этот, земной мир. Я как бы хочу иного, но постоянно проговариваю его утрату.
И, подобно всем прочим держащимся за это дело, я мечтаю, чтобы моя собственная «сущность» была отнесена в это отсутствующее место, т.е. обеспечена абсолютным основанием. Я об этом писал в постах про религию. Я боюсь, элементарно боюсь отпустить себя, свою жизнь в море тех контактов и пересечений, которые определяются формулой Нанси «никакой идентичности – только идентификации». Нет, я хочу абсолютного центра идентичности, чтобы «управлять ситуацией», а не лавировать в ней – это, с одной стороны, означает требование власти, осуществляемой из суверенного центра (т.е. тоталитарной), но, с другой стороны, остается последней надеждой того, кто просто растворяется во взаимодействиях без такого центра. Растворение было бы сладостным «отказом от себя», но даже такой отказ видится мне как нечто Иное, как отличное от повседневности, как обеспечивающее меня чем-то, позволяющим утверждать «я был, я существовал».
Еперный балет, ну не получается у меня сегодня просто говорить. Хнык.