Профессиональный кретинизм
Sep. 19th, 2009 11:44 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dakarantЗа окном копошится сырая ночная мгла. Иногда мне кажется, что она живая, и, поворачиваясь к окну, я подмигиваю ей. Как сообщнице.
Романтично захлопывать последнюю страницу бумажной книги, еще романтичнее – последнюю страницу толстой тетради с чистовиком рукописи гениального романа. Чуть менее романтично особенно громко жамкать по клавише печатной машинки, ставя последнюю точку. Но совсем не романтично – закрывать вордовский документ с какой-нибудь законченной фигней. Никакой тебе горы с плеч даже. Не говоря уже о творческом экстазе.
Мне кажется, что я имею право сказать, что кое-что я умею. Я умею писать тексты. Делать это как ремесленник, как, прости Господи, профессионал, оттачивая и отшлифовывая фразы, а главное – зная, чего именно ты этим текстом и каждым его словом хочешь добиться – и добиваешься. Это не означает преследование прямо-таки жестко корыстных целей, как там у Лаврентия – повелевать тупыми массами (с помощью жж, ага, щас), это просто означает, что в каждом случае ты отдаешь себе отчет, почему выбрал именно эту фразу, а не другую.
Ну и всякие мелочи типа композиции, организации текста (самое главное и сложное – понять, с чего начать). Это не значит, что я все тексты так сознательно пишу. Но я могу это делать, и иногда делаю. Вот текст про работу был написан совершенно сознательно, я над ним работал, почти как профессионал. Этот – так, серединка на половинку. Первый абзац я придумал и решил его поместить в начале, а сейчас пишу ровно так, как приходит в голову.
И да, от такой работы над текстом я получаю вполне явное удовольствие, и от ее завершения тоже, если текст хороший получился. Не удовольствие от процесса письма, как у некоторых сумасшедших, не удовольствие от предполагаемого эффекта, а удовольствие ремесленника, который делает или сделал хорошую вещь. Слабенькое такое, но положительное чувство.
Но это еще не критерий. Почему я все-таки думаю, что я – умею?
Был ясный летний день, какой-то окраинный быдлорайон, аллея зачуханных московских тополят. Шли мы по этой аллейке с каким-то чуваком (не помню уже, где мы пересеклись и куда потом этот чувак делся), который работал телеоператором. И вот, говорит он, не могу, мол, смотреть новости и продукты российской киноиндустрии. Ибо у меня – профессиональный кретинизм. Я сразу вижу все недостатки кадра и постановки камеры, и это портит все впечатление – я уже больше ничего не вижу, кроме них. И начинаю материться в телевизор, мол, кто ж тебя, сука, так снимать учил? Вон из профессии типа.
Так вот у меня тоже такой профессиональный кретинизм в плане текстов – любых практически, кроме разве что совсем уж казенно официальных. Дело не в том, что я вижу их недостатки, а дело еще и в том, что я почти сразу же вижу, как их можно исправить. Как можно сделать лучше. Какое слово и на какое надо заменить. Как повернуть фразу и как скомпоновать, чтобы звучало лучше, свежее, оригинальнее.
И да, как говаривал Макс Фрай, «когда я слышу плохие стихи – я зверею».
Ибо профессиональный этот кретинизм выработан был, похоже, в ходе долгого и мучительного, затеянного в баснословные времена от нечего делать сочинения собственных стихов. Это банально уже, наверно, что стихи не сочиняются мгновенно и что «вдохновение – строго рабочее состояние человека». Мгновенно может прийти центральная связующая идея-образ, я писал об этом в другом месте, но этот образ еще представить надо…
Вот чем бы я хотел заниматься по-настоящему. И «с высоты моего происхождения, дон Рипат» уже не столь важна и тематика текстов, наверно.
Впрочем, думать мне тоже пока еще нравится. Но это совсем другое дело.
И еще одно важное дело - при всем при этом я не смогу, наверно, писать на сколь-либо жесткий заказ. Потому что искренние слова (а лучшие - они всегда искренние) неотвратимо спускают в механизме под названием "русский интеллигент" пружинку, которая запускает выработку искренних мыслей. При этом нередко глупых. Остается надеяться, что механизм я еще не совсем слаженный.
- В таком случае, я польщен, - сказал Виктор. - Однако все эти
разговоры к написанию пасквилей никакого отношения не имеют. Берется
последняя речь господина президента и переписывается целиком, причем слова
"Враги свободы" заменяются словами "Так называемые мокрецы", или "Пациенты
кровавого доктора", или "Вурдалаки в санатории"... Так что мой психический
аппарат участвовать в этом деле не будет.
- Это вам только кажется, - возразил Зурзмансор. Вы прочтете эту речь и
прежде всего обнаружите, что она безобразна. Стилистически безобразна, я
имею в виду. Вы начнете исправлять стиль, приметесь искать более точные
выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать
слова живыми, заменить казенное вранье животрепещущими фактами, и вы сами не
заметите, как начнете писать правду.
- Может быть, - сказал Виктор. - Во всяком случае, писать эту статью
мне сейчас не хочется.
- А что-нибудь другое - хочется?
- Да, - сказал Виктор, глядя Зурзмансору в глаза. - Я бы с
удовольствием написал, как дети ушли из города. Нового гаммельнского
крысолова.
АБС, "Гадкие лебеди"
Романтично захлопывать последнюю страницу бумажной книги, еще романтичнее – последнюю страницу толстой тетради с чистовиком рукописи гениального романа. Чуть менее романтично особенно громко жамкать по клавише печатной машинки, ставя последнюю точку. Но совсем не романтично – закрывать вордовский документ с какой-нибудь законченной фигней. Никакой тебе горы с плеч даже. Не говоря уже о творческом экстазе.
Мне кажется, что я имею право сказать, что кое-что я умею. Я умею писать тексты. Делать это как ремесленник, как, прости Господи, профессионал, оттачивая и отшлифовывая фразы, а главное – зная, чего именно ты этим текстом и каждым его словом хочешь добиться – и добиваешься. Это не означает преследование прямо-таки жестко корыстных целей, как там у Лаврентия – повелевать тупыми массами (с помощью жж, ага, щас), это просто означает, что в каждом случае ты отдаешь себе отчет, почему выбрал именно эту фразу, а не другую.
Ну и всякие мелочи типа композиции, организации текста (самое главное и сложное – понять, с чего начать). Это не значит, что я все тексты так сознательно пишу. Но я могу это делать, и иногда делаю. Вот текст про работу был написан совершенно сознательно, я над ним работал, почти как профессионал. Этот – так, серединка на половинку. Первый абзац я придумал и решил его поместить в начале, а сейчас пишу ровно так, как приходит в голову.
И да, от такой работы над текстом я получаю вполне явное удовольствие, и от ее завершения тоже, если текст хороший получился. Не удовольствие от процесса письма, как у некоторых сумасшедших, не удовольствие от предполагаемого эффекта, а удовольствие ремесленника, который делает или сделал хорошую вещь. Слабенькое такое, но положительное чувство.
Но это еще не критерий. Почему я все-таки думаю, что я – умею?
Был ясный летний день, какой-то окраинный быдлорайон, аллея зачуханных московских тополят. Шли мы по этой аллейке с каким-то чуваком (не помню уже, где мы пересеклись и куда потом этот чувак делся), который работал телеоператором. И вот, говорит он, не могу, мол, смотреть новости и продукты российской киноиндустрии. Ибо у меня – профессиональный кретинизм. Я сразу вижу все недостатки кадра и постановки камеры, и это портит все впечатление – я уже больше ничего не вижу, кроме них. И начинаю материться в телевизор, мол, кто ж тебя, сука, так снимать учил? Вон из профессии типа.
Так вот у меня тоже такой профессиональный кретинизм в плане текстов – любых практически, кроме разве что совсем уж казенно официальных. Дело не в том, что я вижу их недостатки, а дело еще и в том, что я почти сразу же вижу, как их можно исправить. Как можно сделать лучше. Какое слово и на какое надо заменить. Как повернуть фразу и как скомпоновать, чтобы звучало лучше, свежее, оригинальнее.
И да, как говаривал Макс Фрай, «когда я слышу плохие стихи – я зверею».
Ибо профессиональный этот кретинизм выработан был, похоже, в ходе долгого и мучительного, затеянного в баснословные времена от нечего делать сочинения собственных стихов. Это банально уже, наверно, что стихи не сочиняются мгновенно и что «вдохновение – строго рабочее состояние человека». Мгновенно может прийти центральная связующая идея-образ, я писал об этом в другом месте, но этот образ еще представить надо…
Вот чем бы я хотел заниматься по-настоящему. И «с высоты моего происхождения, дон Рипат» уже не столь важна и тематика текстов, наверно.
Впрочем, думать мне тоже пока еще нравится. Но это совсем другое дело.
И еще одно важное дело - при всем при этом я не смогу, наверно, писать на сколь-либо жесткий заказ. Потому что искренние слова (а лучшие - они всегда искренние) неотвратимо спускают в механизме под названием "русский интеллигент" пружинку, которая запускает выработку искренних мыслей. При этом нередко глупых. Остается надеяться, что механизм я еще не совсем слаженный.
- В таком случае, я польщен, - сказал Виктор. - Однако все эти
разговоры к написанию пасквилей никакого отношения не имеют. Берется
последняя речь господина президента и переписывается целиком, причем слова
"Враги свободы" заменяются словами "Так называемые мокрецы", или "Пациенты
кровавого доктора", или "Вурдалаки в санатории"... Так что мой психический
аппарат участвовать в этом деле не будет.
- Это вам только кажется, - возразил Зурзмансор. Вы прочтете эту речь и
прежде всего обнаружите, что она безобразна. Стилистически безобразна, я
имею в виду. Вы начнете исправлять стиль, приметесь искать более точные
выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать
слова живыми, заменить казенное вранье животрепещущими фактами, и вы сами не
заметите, как начнете писать правду.
- Может быть, - сказал Виктор. - Во всяком случае, писать эту статью
мне сейчас не хочется.
- А что-нибудь другое - хочется?
- Да, - сказал Виктор, глядя Зурзмансору в глаза. - Я бы с
удовольствием написал, как дети ушли из города. Нового гаммельнского
крысолова.
АБС, "Гадкие лебеди"
