Кофейные складки.*

До конца книги осталось всего несколько десятков страниц. Сашка привычно взялась продираться сквозь бессмыслицу буквенных сочленений. Она читала и читала, пока из скрежета в ее мозгу не прорвались вдруг слова: «...о чем поет птица; понял язык журчащей в чаше фонтана воды...»
Сашка вскинула голову.
В читальном зале, кроме нее, никого не было. День за окном клонился к вечеру. Из приоткрытой форточки пахло дымом далекого костра.
Она попробовала перечитать абзац, но ничего не получилось. Она вернулась к началу параграфа; начисто забыв о Платоне с его эйдосами, о реферате на завтра и о том, что читальный зал скоро закроют, она читала «Текстовый модуль, 1». Нарастала головная боль: будто сотня алюминиевых половников лупила по чугунным сковородкам за тонкой стеной, а Сашка читала и не могла остановиться, как бочка, покатившаяся с горы.
«...понял, о чем говорят облака на небе... Ему показалось, что и сам он — слово, произнесенное солнечным светом...»
Марина и Сергей Дяченко, "Vita nostra"

Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Автоматически. Неизбежно. Мысль приходит глотками. Она дискретна. Коротка и ясна. Все последующие сложные разъяснения ее туманным языком – это и есть ясность. Это такая форма ясности. См. эпиграф.
Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Мыслит кофе. Я гляжу со дна кофейной чашки в наличное бытие. То есть на белый потолок второразрядного бара или буфета гуманитарного корпуса. На потолке неровности, шероховатости, потеки. Бугры. Иногда они бросают тень на соседние участки потолка. Так возникает непонятное, загадка. То, чем занимается наука. Но я-то не наука. Я на дне кофейной чашки.
Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Кофе выводит меня в просвет бытия. Он же зазор. Червоточина. Дырка. Из дырки хорошо подглядывать. Как из замочной скважины. В наличное бытие. В наличном бытии всегда творятся неприличные вещи, поэтому считается, что подглядывать за этим – неприлично. Но неприлично не подглядывание, неприлична деятельность наличного бытия при наличии замочной скважины. ( Read more... )

Кофейные складки.*

До конца книги осталось всего несколько десятков страниц. Сашка привычно взялась продираться сквозь бессмыслицу буквенных сочленений. Она читала и читала, пока из скрежета в ее мозгу не прорвались вдруг слова: «...о чем поет птица; понял язык журчащей в чаше фонтана воды...»
Сашка вскинула голову.
В читальном зале, кроме нее, никого не было. День за окном клонился к вечеру. Из приоткрытой форточки пахло дымом далекого костра.
Она попробовала перечитать абзац, но ничего не получилось. Она вернулась к началу параграфа; начисто забыв о Платоне с его эйдосами, о реферате на завтра и о том, что читальный зал скоро закроют, она читала «Текстовый модуль, 1». Нарастала головная боль: будто сотня алюминиевых половников лупила по чугунным сковородкам за тонкой стеной, а Сашка читала и не могла остановиться, как бочка, покатившаяся с горы.
«...понял, о чем говорят облака на небе... Ему показалось, что и сам он — слово, произнесенное солнечным светом...»
Марина и Сергей Дяченко, "Vita nostra"

Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Автоматически. Неизбежно. Мысль приходит глотками. Она дискретна. Коротка и ясна. Все последующие сложные разъяснения ее туманным языком – это и есть ясность. Это такая форма ясности. См. эпиграф.
Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Мыслит кофе. Я гляжу со дна кофейной чашки в наличное бытие. То есть на белый потолок второразрядного бара или буфета гуманитарного корпуса. На потолке неровности, шероховатости, потеки. Бугры. Иногда они бросают тень на соседние участки потолка. Так возникает непонятное, загадка. То, чем занимается наука. Но я-то не наука. Я на дне кофейной чашки.
Когда я пью кофе, я начинаю мыслить. Кофе выводит меня в просвет бытия. Он же зазор. Червоточина. Дырка. Из дырки хорошо подглядывать. Как из замочной скважины. В наличное бытие. В наличном бытии всегда творятся неприличные вещи, поэтому считается, что подглядывать за этим – неприлично. Но неприлично не подглядывание, неприлична деятельность наличного бытия при наличии замочной скважины. ( Read more... )

Апозиция

Чтобы понять первопричину произошедшего поворота в умах, стоит вспомнить, с чего все начиналось. Я замечательно помню атмосферу общения юных философов-первокурсников, по завершении советской истории в последний раз вывезенных "на картошку" (шел 1992 год). Разговор о политике считался не просто дурным тоном, но проявлением некоторой ограниченности. В моде было чтение Гуссерля с комментариями Молчанова, слушание Шнитке, игра в "мафию". В обиход входило занятное слово "подорога", выступавшее в тот момент эмблемой предельной отвлеченности и хорошего философского тона.
Итак, основной вопрос состоит не в том, что случилось с некогда юными философами, а в том, что случилось с политикой. Именно поэтому ответы в том духе, что интерес к политике компенсирует не слишком удачные академические карьеры или, наоборот, что без политики невозможно подступиться к пониманию мироустройства, заведомо отвергаются. Ничуть не убеждают и архаичные некоантианские бредни по поводу того, что основной ставкой в политических котировках стали ценности, а политические рынки стали востребовать словеса в качестве главного своего ресурса. И для слов, и для ценностей политика сегодня, как и прежде, воплощает игру на понижение. Политическое самоангажирование философов связано, на мой взгляд, с тем, что политика превратилась в искусство метапозиционирования. От метапозиций к метапозиционированию - один шаг. Что такое матапозиция? Это в первую очередь перевод любых существующих контроверз в разряд неразрешимых. Для того, кто занимает метапозицию, разрешимых проблем не существует. Из перспективы метапозиции видны только апории, а топологические рубежи беспрестанно меняют свои координаты.

Ашкеров, конечно, слишком умный, чтобы я мог чего-то по этому поводу сказать. Ашкеров умный, а я тупой. Но тут вот Лаврентий сказал, что у него, дескать, до сих пор однокурсники такие. Охотно верю. Но тут надо различать два момента - метапозицию "интеллектуала" и апозицию "интеллигента". Интеллигент не претендует на метапозицию. Он вообще не претендует на позицию. Он должен всегда хотеть уехать куда-нибудь в дикую глушь, где есть водочка, селедочка, квашеная капусточка, осеннее роскошество садов и милые дурочки под каждым кустом. Интеллигент не апеллирует к миру высших ценностей как лежащему выше. Он апеллирует к чему-то, лежащему в стороне. За пределом политического. Этого предела вообще не существует, но у интеллигента есть эта иллюзия. Поза искреннего интеллигента - не высокомерие "над схваткой", а усталое булгаковского Мастера "оставьте меня в покое".
Так вот, мне кажется, что мои если не все однокурсники, то друзья ближе к такой апозициональности. Может быть, потому, что я сам такой. Я знаю, что ничего хорошего в глупой претензии на апозицию нет, но таким способом я отстаиваю свою самость.

Апозиция

Чтобы понять первопричину произошедшего поворота в умах, стоит вспомнить, с чего все начиналось. Я замечательно помню атмосферу общения юных философов-первокурсников, по завершении советской истории в последний раз вывезенных "на картошку" (шел 1992 год). Разговор о политике считался не просто дурным тоном, но проявлением некоторой ограниченности. В моде было чтение Гуссерля с комментариями Молчанова, слушание Шнитке, игра в "мафию". В обиход входило занятное слово "подорога", выступавшее в тот момент эмблемой предельной отвлеченности и хорошего философского тона.
Итак, основной вопрос состоит не в том, что случилось с некогда юными философами, а в том, что случилось с политикой. Именно поэтому ответы в том духе, что интерес к политике компенсирует не слишком удачные академические карьеры или, наоборот, что без политики невозможно подступиться к пониманию мироустройства, заведомо отвергаются. Ничуть не убеждают и архаичные некоантианские бредни по поводу того, что основной ставкой в политических котировках стали ценности, а политические рынки стали востребовать словеса в качестве главного своего ресурса. И для слов, и для ценностей политика сегодня, как и прежде, воплощает игру на понижение. Политическое самоангажирование философов связано, на мой взгляд, с тем, что политика превратилась в искусство метапозиционирования. От метапозиций к метапозиционированию - один шаг. Что такое матапозиция? Это в первую очередь перевод любых существующих контроверз в разряд неразрешимых. Для того, кто занимает метапозицию, разрешимых проблем не существует. Из перспективы метапозиции видны только апории, а топологические рубежи беспрестанно меняют свои координаты.

Ашкеров, конечно, слишком умный, чтобы я мог чего-то по этому поводу сказать. Ашкеров умный, а я тупой. Но тут вот Лаврентий сказал, что у него, дескать, до сих пор однокурсники такие. Охотно верю. Но тут надо различать два момента - метапозицию "интеллектуала" и апозицию "интеллигента". Интеллигент не претендует на метапозицию. Он вообще не претендует на позицию. Он должен всегда хотеть уехать куда-нибудь в дикую глушь, где есть водочка, селедочка, квашеная капусточка, осеннее роскошество садов и милые дурочки под каждым кустом. Интеллигент не апеллирует к миру высших ценностей как лежащему выше. Он апеллирует к чему-то, лежащему в стороне. За пределом политического. Этого предела вообще не существует, но у интеллигента есть эта иллюзия. Поза искреннего интеллигента - не высокомерие "над схваткой", а усталое булгаковского Мастера "оставьте меня в покое".
Так вот, мне кажется, что мои если не все однокурсники, то друзья ближе к такой апозициональности. Может быть, потому, что я сам такой. Я знаю, что ничего хорошего в глупой претензии на апозицию нет, но таким способом я отстаиваю свою самость.